Экспансия — II - Страница 68

Его не рекомендовали и генералу Мориниго, ставшему президентом в сороковом году, а именно тогда потребность в Стресснере была очевидной, поскольку Мориниго утверждал новую конституцию, которая предоставляла ему, президенту, авторитарную власть и позволяла по собственному усмотрению распускать политические партии, именно его «новому революционному националистическому Парагваю» были нужны люди типа Стресснера, но по рекомендации из Берлина — впрочем, не категорической, а высказанной вскользь, в сослагательной форме — капитана не советовали выдвигать на руководящий пост.

Лишь в сорок втором году, после того как генерал Мориниго был вынужден — под давлением Соединенных Штатов — разорвать дипломатические отношения с рейхом, отношение к Стресснеру в Берлине изменилось, причем до странного внезапно.

Мюллер докопался до причины. В реестре кратких записей о корреспонденции, поступавшей на имя фюрера из-за границы, он нашел три строки: «Письма офицера парагвайской армии Стресснера, в которых выражается восторг перед гением фюрера и содержится обещание всегда быть его верным солдатом». (Мюллер тогда подумал: «Бедный Стресснер, наверняка его письмо было очень красиво написано, в истинно креольском стиле, вероятно, не один день сочинял, а чиновник все опошлил, выжав лишь то, что выгодно»).

В графе «Принятые меры» записали: «Капитану А. Стресснеру отправлен акт о его арийстве, подписанный рейхсфюрером СС, и портрет с дарственной надписью фюрера; документы вручены в Асунсьоне во время конспиративной встречи. В случае просьбы г-на Стресснера о приеме в члены НСДАП отказать под тем предлогом, что он более выгоден движению и делу национальной справедливости в борьбе против большевистского интернационала и американо-еврейской финансовой олигархии в качестве беспартийного, растущего военачальника Парагвая. Для сведения: в ряды НСДАП не может быть принят из-за совместной работы с изменником Э. Рэмом».

Зацепившись за эти строчки, Мюллер приказал своей сети начать поиск всех документов на Стресснера, не вошедших в его формуляр; ответы — из Мюнхена (связь осуществляется через семь звеньев, каждое звено надежно изолировано, никаких прямых контактов), Лондона и Каира — пришли в «Виллу Хенераль Бельграно» по прошествии долгих четырех месяцев.

Материалы, переданные Мюллеру, были настолько крепкими, что он ощутил в себе уверенность: на этом человеке он может проявиться именно в том качестве, в каком Шелленберг зарекомендовал себя как непревзойденный асс, — в работе с наиболее перспективной зарубежной агентурой.

Однако, прежде чем дать поручение устроить ему контакт со Стресснером, группенфюрер заново изучил папку, касавшуюся взаимоотношений Гитлера и Рэма. Именно эта — столь дорогая Мюллеру — подробность могла помочь ему выстроить стратегию и тактику предстоящей встречи со Стресснером; от нее — первой такого рода на земле Латинской Америки — зависело многое.

Мюллер хотел до конца точно понять, в чем же — помимо понятной сшибки честолюбий людей, стоявших у истоков национал-социализма, — был сокрыт главный узел противоречий между Гитлером и Рэмом. Только с двумя ветеранами фюрер был на «ты» — с редактором ведущего антисемитского издания «Штюрмер» Юлиусом Штрайхером и с Эрнстом Рэмом. Даже с Гессом «ты» носило спорадический характер, порой односторонний, а после совместного пребывания в тюремной крепости Ландсберг вообще закончилось. (Мюллер не без злорадства подумал, прочитав полицейское дело на Гесса, заведенное еще во времена Веймарской республики: «Поделом, бровастый дьявол! Если бы ты — еще задолго до Гиммлера — не назвал Гитлера на собрании борцов „фюрером“, а продолжал бы, как и раньше, обращаться к нему и говорить о нем, как о „партайгеноссе“, кто знает, как бы дело повернулось, может, нашлись бы вожжи и на самого; а ведь когда о тебе повсюду «фюрер» да «фюрер», невольно начнешь отделять символ, то есть «фюрера», от личности Адольфа Гитлера».)

Проработав архивные документы, которые его люди смогли вывезти, Мюллер пришел к выводу, что могуществу Гитлера как лидера НСДАП Рэм не угрожал никогда. Однако то, о чем он открыто беседовал с фюрером, делясь с ним своими мыслями, как с «братом», могло при определенной ситуации поколебать легенду Адольфа Гитлера — «героическую» легенду «фюрера» и «мессии арийского духа».

Более всего Мюллера интересовало: отдавал ли Рэм себе отчет в том, что, делясь с фюрером своими соображениями о будущем имперского вермахта, он подписывал себе смертный приговор?

Действительно, в конце тридцать третьего года, за восемь месяцев до расстрела, Рэм высказал Гитлеру ряд соображений о будущем германской армии. (Поскольку беседа проходила в апартаменте отеля «Адлон», что напротив Бранденбургских ворот, — там всегда останавливался фюрер, когда ненадолго приезжал в Берлин, — служба Гиммлера записала беседу «братьев». Даже став канцлером, большую часть времени фюрер проводил в Мюнхене — утром в «Коричневом доме», штаб-квартире НСДАП, затем в своих любимых ресторанах, чаще всего с молодым архитектором Альбертом Шпеером, разрабатывая планы будущих германских городов; там не писали, — в Баварии все свои; Берлин — сложный город, его еще надо по-настоящему завоевать, дело не одного года; слишком глубоко здесь засели зловредные бациллы интернационального интеллектуализма, слишком здесь близка память о Тельмане и Люксембург, Бабеле и Либкнехте; работать еще и работать.)

Судя по расшифрованной записи беседы фюрера с вождем СА — тех нацистских объединений, которые вышли вместе с ветеранами против Веймарской республики в двадцать третьем, когда Гитлер и Рэм стояли плечом к плечу, глядя на строй солдат, целившихся в них, — Рэм настаивал на том, что штурмовиков СА необходимо влить в ряды вермахта как самостоятельную единицу, подчиняющуюся лишь ему, Рэму, — некая гвардия национал-социализма в рядах армии.