Экспансия — II - Страница 10

— Я не стану придумывать версий, — ответила Криста, чувствуя в себе безнадежную, усталую тоску. («Скорее бы все кончилось, нельзя идти в темноте годы; ночь — даже зимняя — так или иначе проходит, но если она продолжается уже тридцать месяцев, то ждать больше нечего… И не от кого… А дважды предательницей я быть не смогу. Я же не актриса. И я люблю Пола».)

— Да? — Кирзнер прикрыл рот рукой, зевнул и снова глянул на часы. — Что вы намерены сказать полиции?

— Правду.

— Всю?

— Да.

— Стоит ли?

— У меня нет больше сил… Врут, когда верят во что-то; у меня сейчас и это кончилось…

— Ну-ну… Не боитесь, что пресса станет вас называть «нацистской подстилкой»?

— Здешняя? Испанская?

— Эта не станет… Мы позаботимся, чтобы ваши показания сделались известными в Норвегии, милая фройляйн. Вас освободят из здешней полиции после двух-трех недель допросов, но вас вышлют отсюда… Куда возвращаться? Вы же математик, а не писатель… Тот бы нацарапал книжонку, они умеют из дьявола делать ангела, но вы ведь тяготеете к точности в выражениях, вы правы, на человека накладывает печать ремесло, а не наоборот…

— Что вам нужно от меня? — спросила Криста, чувствуя, как обмякает ее тело, ноги становятся ватными, чужими.

— Да ничего мне от вас не нужно, — так же лениво ответил Кирзнер. — Мне было поручено Гаузнером отрепетировать с вами встречу с любимым. Вы отказались. Других указаний я не получал. Подождем, пока он позвонит и скажет, когда вас везти на квартиру мистера Роумэна.

— Мертвого?

— Естественно.

— Что-то не сходится, — сказала Криста, приказав себе сжаться в кулак, затаиться, стать. — Сначала вы мне предложили репетировать, потом сказали, что По… Роумэна убьют… Не связывается…

— Я сказал, что его убьют, когда понял, что вы лжете, стараясь ввести меня в заблуждение по поводу ваших с ним отношений. Если вы скажете мне правду о том, как вы к нему относитесь, его еще можно спасти, у нас осталось, — он посмотрел на часы, — несколько минут. Впрочем, если вы скажете правду, судьба Роумэна по-прежнему будет в ваших руках, ибо после того, как мы отрепетируем — в мельчайших деталях — сцену вашей встречи, дело, как нам кажется, закончится обручением. Но вопрос заключается в том, готовы ли вы продолжать быть с нами, сделавшись миссис Роумэн? Я помогу вам, милая фройляйн. Я, видимо, обязан помочь вам понять правду… Честно говоря, мы попали в засаду. Понимаете? Ваш любимый заманил нас в засаду…

Пришел Пепе, принес чашку кофе и рюмку коньяка.

— Я сделал вам очень горький кофе, Криста, без сахара… И глоток коньяка… Попробуйте… Вот так… Вкусно?

— Спасибо. Действительно вкусно, — усмехнулась Криста, — если только вы не подсыпали туда какой-нибудь гадости.

Лицо человека снова дрогнуло, в глазах что-то вспыхнуло, но это было один лишь миг, потом он снова сгорбился, опустил голову и отошел на свое место к двери.

— Тебе жаль фройляйн, Пепе? — усмехнулся Кирзнер. — Должен тебя обрадовать — мне тоже. Если ты не чувствуешь в себе силы продолжать работу с ней, пригласи Хайнца, я не буду на тебя в обиде, правда… Так вот, — не дождавшись ответа Пепе, продолжал между тем Кирзнер, — в Севилье вас опекал не наш человек… Нашего человека выкрали, понимаете? Его подменили парнишкой Роумэна… И он смог переиграть вас, вы открыли ему имя Гаузнера, хотя вы ни при каких условиях не имели права этого делать — вас предупреждали об этом в высшей мере дружески. Согласитесь, что это так. Вы, таким образом, нарушили наш закон, понимаете? Из-за этого жизнь многих моих товарищей находится сейчас под ударом. И валить их намерен Роумэн. Но ударим мы. Мы, фройляйн. С вашей помощью — бескровно, как и полагается в игре профессионалов. Без вашего участия мы точнее закончим дело, но шумно, несмотря на то что у Гаузнера особый пистолет, с насадкой на дуло, выстрел подобен громкому щелчку пальцами… Вот, собственно, и все. У вас одиннадцать минут на то, чтобы принять решение… И давайте я глотну из вашей чашки и из рюмки — вы удостоверитесь, что вас не намерены травить… В самом деле, — отхлебнув, сказал Кирзнер, — Пепе не страшно увольнение, он вполне обеспечит себя работой в хорошем кафе. Ну, милая флойляйн? Надумали? Или — черт с ним со всем?

Кристина обернулась к Пепе; тот сидел в прежней позе, совершенно недвижимый.

— Хорошо, — сказала она, почувствовав, что слезы вот-вот покатятся по щекам, внезапные, как у ребенка, выпустившего из рук воздушный шарик. — Говорите… Я стану вас слушать… Объясняйте, что я должна сделать…

— Видите, как много неприятных минут нам пришлось пережить, милая фройляйн, пока вы не признались в том, что любите мистера Роумэна… Вы его очень любите, не правда ли?

— Я же объяснила вам… Он устраивает меня как партнер… Он очень… добрый…

— Допустим. Значит, если мы попросим вас влюбиться в него без памяти, — это никак вас не будет травмировать?

— Нет.

— Очень хорошо. Просто замечательно, милая фройляйн. Тогда давайте репетировать… Вы готовы?

…Кемп сидел за стеной, в двух метрах от Кристины, он слышал ее голос, несколько усиленный звукозаписью, представлял ее лицо, страдальческое, осунувшееся, а потому еще более прекрасное, и думал, как жесток этот мир, но — в этой своей жестокости — разумен, то есть логичен.

«Сотни тысяч отцов, какое там, — усмехнулся он, — миллионы — пора научиться признавать правду — оказывались исключенными из жизни рейха, но ведь лишь единицы, я имею в виду их дочерей или сыновей, пошли на сотрудничество с нами во имя их спасения. Природа — главный селекционер; упражнения агрономов — детская игра в угадывание, подход к главной теме; в подоплеке прогресса сокрыто именно это таинство цивилизации, всякое приближение к его разгадыванию чревато всеобщим катаклизмом; создатель не позволит людям понять себя, это было бы крушением иллюзий: бог и вождь должны быть тайной за семью печатями, иначе человечество уничтожит само себя…